Тексты

Егор Яковлев. Добрый день! С вами я, Егор Яковлев. Сегодня у нас в гостях житель блокадного Ленинграда Алексей Моисеевич Покровский. Алексей Моисеевич, здравствуйте. 

А. М. Покровский. Здравствуйте. 

Егор Яковлев. Очень рад вас видеть. У Алексея Моисеевича очень необычная биография. Большую часть блокады он прожил в семье Александра Васильевича Ливеровского. Выдающегося военного инженера Российской империи, впоследствии Советского Союза, одного из создателей Дороги Жизни. Крупного деятеля железных дорог, последнего министра путей сообщения во Временном правительстве. И кавалера ордена Ленина, который он получил в 1945 году за подвиги, совершенные в годы Великой Отечественной войны. Алексей Моисеевич, расскажите, пожалуйста, как так случилось, что вы оказались в этой семье? 

А. М. Покровский. Для этого я должен несколько слов сказать о себе. Я родился в Петербурге в 1937 году. Моя мама позже вышла замуж за Покровского Владимира Павловича, который, как я считаю, был племянником жены Александра Васильевича Ливеровского. Я говорю, что “я считаю” потому, что я пытался найти какие-то документы, но так и не нашел. Но по-видимому это так. Через Владимира Павловича Покровского моя мама была знакома с семьей Ливеровских. В начале войны мы жили в маленькой комнате на Большой Морской. Мама работала в Первом медицинском институте. Ходить туда во время блокады, да еще со мной, было очень далеко. Ливеровские еще были в Ленинграде в то время. Но перед эвакуацией они предложили переселиться на Геслеровский к ним. И тогда до Первого медицинского было намного ближе. Хочется сказать не только об Александре Васильевиче Ливеровском, который для меня был дядя Саша, поскольку мы общались очень близко, хочется сказать о доме потому, что это необычное место. Если вы сейчас пройдете по Чкаловскому, раньше Геслеровскому, проспекту до дома 50, это бывший завод “Радист”, заметное желтое здание, перестроенное из церкви... На месте дома 48, или Геслеровского 7, было такое уникальное место. Стояло два дома. Один дом деревянный, который был построен в царское время, и каменный дом. Каменный дом, это кооперативный дом научных работников. Он сплошь заселен был профессурой, причем из бывших. Удивительное совпадение, что если Александр Васильевич жил на втором этаже в одной квартире, то во второй квартире жил другой министр Временного правительства, но колчаковского, профессор Павел Иванович Преображенский. Александр Васильевич был маленького роста, с большими пышными усами. Преображенский был громадного роста, настоящий сибирский мужик. Внизу жил еще один профессор, Юрий Петрович Маслаковец, физик, специалист в области полупроводников. Как-то они втроем решили купить шляпы. Пошли в магазин, долго отсутствовали, когда пришли, рассказывали: “Шляп мы не купили, но продавщица сказала, что у нас нестандартные головы”. Это им очень понравилось. 

Во время блокады, когда Ливеровские эвакуировались, мы жили в кухне. По нынешним масштабам квартира Ливеровских была не такая уж и большая. Но по тем масштабам было хорошо потому, что была спальня, узкий кабинет, гостиная и кухня. Ну, и ванная дровяная. После того, как в 1944 году они вернулись в Ленинград, общение у нас стало большое. Ему было лет 80, не смотря на это, мы были большими друзьями. Скажу немного о его образе жизни. Он заведовал кафедрой в то время, дома он часто готовился к лекциям. В узком кабинете стоял большой стол, заваленный бумагами. Рядом стояли книжные шкафы. Поскольку он знал, что я ничего не сломаю, мне разрешалось быть и в его присутствии в кабинете, и без его присутствия. Меня интересовали, естественно, книги. Современных книг в доме не было. Зато были энциклопедия Брокгауза и Ефрона, издания Шекспира, Шиллера, Чехова. Помню “Мертвые души” с рисунками Далькевича. Я этим страшно увлекался. Читал тогда только классическую литературу. Еще что мне нравилось, это разговоры. Дело в том, что когда Александр Васильевич работал, я сидел в его кабинете и в наушник слушал радио. Радио тогда было довольно интересное. Когда он делал перерыв в своей работе, мы усаживались рядом и начинались разговоры, очень интересные. Он рассказывал о своей деятельности. Он столько повидал, столько интересных людей видел. 

Я могу рассказать от том, что с ним случалось. Детство он провел в Лебяжьем. Его отец же был лесничим. Там даже был Ливеровский лесок, который сейчас вырублен. От их дома, где жила их большая семья, остался сейчас один флигель. На нем мемориальная доска племяннику Александра Васильевича, тоже профессору, Алексею Алексеевичу Ливеровскому. После того, как Александр Васильевич закончил физико-математический факультет университета, он некоторое время поработал, потом он писал научные работы. Он занимался еще астрономией. А потом перешел учиться в институт инженеров железнодорожного транспорта. С железной дорогой он связал всю свою жизнь. Я не буду перечислять его технические работы. В “Википедии” хоть и не обширная статья, достаточно хорошо его портрет представлен, все его работы. А наиболее полно все это описано в статье петербургского литературоведа Евгения Борисовича Белодубровского. 

Теперь я скажу несколько слов о том, как происходил арест Временного правительства. Александр Васильевич описал буквально по минутам этот арест. В сам момент ареста вошел Антонов-Овсеенко, Подвойский, еще кто-то, предложили им сдаться. Уже выстрел “Авроры” был. Их перевели в белую гостиную, где сейчас табличка, что “Здесь было арестовано Временное правительство”. Когда-то, я помню, там была фотография членов Временного правительства, которые заседали, сейчас ее нет. Они подписали указ о том, что складывают свои полномочия. Антонов-Овсеенко и матросы, которые были рядом с ним, взяли в окружение членов Временного правительства и стали выводить из Зимнего дворца. Когда они вышли на улицу, толпа кричала: “Кто это такие?” Им отвечают: “Временное правительство”. - “Расстрелять их тут же!” Но Антонов-Овсеенко сказал: “Нет, должен быть суд”. Их привели в Петропавловскую крепость. Надо сказать, что когда другая группа народа хотела их растерзать... 

Егор Яковлев. Я читал о том, что в них из Петропавловской стали стрелять, на мосту. 

А. М. Покровский. Да. На мосту Антонов-Овсеенко сказал: “Лечь всем”. Не легли только три человека: Ливеровский и еще два члена Временного правительства. Но все прошло спокойно, они прошли в Петропавловскую крепость. Их я не помню, в какое помещение всех поместили, пока освобождали камеры. В это время Антонов-Овсеенко обратился к министру Малянтовичу: “Вы меня спасли”. Тот говорит: “Когда?” То ли в 1905 году. “Я бежал от полиции. Забежал в первую парадную и позвонил в вашу квартиру. Вы меня впустили. Я сказал, что за мной гонятся полицейские”. Когда жандармы стали звонить и спрашивать не прячут ли кого-нибудь, он говорит: “Нет”. Жандармы сказали: “Если мы у вас найдем кого-нибудь, вы будете расстреляны”. Но они так и не пришли. Малянтович сказал: “Я помню этот случай, но я вас не узнал”. Это немножко облегчило положение. Всех посадили в одиночные камеры. Когда Ливеровский в 1927 году пришел на экскурсию в Петропавловскую крепость, экскурсовод говорил: “В этой камере сидел бывший министр Временного правительства Александр Васильевич Ливеровский”. Министром Временного правительства он был с 31 августа 1917 года и до ареста. Но многое он успел сделать. Дело в том, что когда начался Корниловский мятеж, министр путей сообщения тогдашний, по-моему, Некрасов, растерялся и не знал что делать. И тогда назначили Ливеровского. Нет... Он раньше еще был.. Ливеровский сделал простую вещь. Он приказал разобрать пути у Дно и еще у другого поселка. В результате мятеж был подавлен потому, что Корнилов не смог пробиться в Петербург, но сказал, что повесит Ливеровского. Также плохо о нем отзывался и Деникин. 

Через некоторое время, в 1917 году, наркомом железнодорожного транспорта назначили Елизарова. Елизаров сразу предложил Ливеровскому быть заместителем, заниматься технической стороной вопроса. Я об этом не говорил, но Александр Васильевич строил Великий Сибирский путь. Он забивал первый костыль и потом он забил последний костыль когда эта дорога была готова. Причем он студентам рассказывал, что прежде чем забить последний костыль, он у себя во дворе тренировался, чтобы не опростоволоситься перед теми, кто будет наблюдать. Возвращаясь к Елизарову. Ливеровский сказал: “Я буду работать для народа России. Против Советской власти бороться я не буду”. Но поскольку у него был ревматизм, болели ноги, он говорит: “Я работать не могу”. Тогда ему дали отдельный вагон и в этом отдельном вагоне он уехал с женой Марией Владимировной в Мацесту, где своими руками у него был построен домик. В Мацесте все время менялось правительство. То приходили “зеленые”, то врангелевцы, то одни, то другие. И Ливеровский жил по подложным документам. У него был паспорт эстонца. У этого эстонца была жена и много детей. Чтобы объяснить, почему он один с женой была придумана легенда, что он разошелся с той женой, а это его новая жена. Кем он только ни работал. Он работал сторожем, садовником, смотрителем маяка, чернорабочим. А власти все время менялись. А он скрывался, никто не знал, что он министр Временного правительства. В какой-то момент к нему явились врангелевцы и спросили: “Где здесь Ливеровский?” Он сказал: “Ливеровский ушел в горы на охоту”. - “Когда он будет?” - “Вечером”. Эти врангелевцы разгромили полностью его кабинет, сожгли бумаги, украли настоящий паспорт, который хранился там. 

Егор Яковлев. А они хотели с ним расправиться? 

А. М. Покровский. Да. Но не успели потому, что на следующее утро пришли красные или кто-то другой и они сбежали. Но история на этом не кончилась. Да, спросили: “А вы кто такой?” - “Я садовник”. На этом дело не кончилось. Человек, который украл его паспорт, оказавшись в Турции, сказал, что он министр Временного правительства Ливеровский. Это оказался проходимец, очень неприятный человек, который потом переехал в Германию, вел себя безобразно. Алексей Толстой, который в то же время был в Германии, написал повесть, где отрицательным героем является человек по фамилии Ливеровский. Александр Васильевич узнал об этом. И когда Алексей Толстой вернулся в Советский Союз, он, благодаря своему знакомому писателю Шишкову, встретился с Толстым и рассказал ему эту историю. Дело в том, что, как он говорит, фамилия “Ливеровский“ очень редкая, такое совпадение, что делать. 

Я сейчас немножко отвлекусь. В 1970-е годы мы с семьей обычно с рюкзаками бродили по всяким местам России. И, будучи недалеко от города Котлас, мы познакомились с профессором Высшей партийной школы. И с ним вместе путешествовали в течение одной недели примерно. Возвращаясь в Ленинград, в поезде разговорились. Он сказал, что: “Мой папа был профессором ЛИИЖТа”. Я сказал: “Может быть, вы слышали о Ливеровском?” Он говорит: “Конечно, слышал. Я ему помогал нести вещи, когда мы возвращались в 1944 году в Ленинград”. - “И кто вам открыл дверь?” - “Какой-то маленький мальчик”. - “Это был я”. И второй случай, это уже сравнительно недавно. Очень дальние родственники Ливеровского, живущие в Москве, у них дочке дали задание написать о вкладе своей семьи в Российское государство. Я к тому времени по телефону познакомился с Ольгой Алексеевной Ливеровской. Это внучатая племянница. И она сказала о моей книге. Они приехали в Петербург, но, к сожалению, со мной не встретились потому, что я был в больнице. Но дочка им отдала мою книгу. В результате они написали сочинение. 

Егор Яковлев. Скажите, пожалуйста, вы помните день начала войны? 

А. М. Покровский. Прекрасно помню. Была прекрасная погода. Мы с мамой пошли на пляж у Петропавловской крепости. Я бегал, загорал, играл. В это время раздалась речь Молотова. То есть, мы увидели как масса народа бросились с этого пляжа домой. Это я запомнил. Я помню первые обстрелы. Во время войны умерла моя бабушка. Я не знаю как умерла, под обстрелом, от голода. Где похоронена тоже не знаю. Бабушка меня еще водила в бомбоубежище. Мама никогда не водила, мама говорила: “Какая разница где погибнуть? Под обломками дома или на улице от снаряда”. А когда мы переселились к Ливеровским, в первый год войны они еще были в Петербурге, во дворе было когда-то хранилище типа холодильника. Его переоборудовали в бомбоубежище. И вот Мария Владимировна, я помню, меня водила туда. Там мы прятались. Как милиционеры ни заставляли уйти маму, она не подчинялась, рассказывала мне всякие фантастические истории. Я не боялся, мы шли пешком с Гесляровского до Первого медицинского. Когда она попала в больницу, я был в круглосуточном детском саду Ботанического института. Там сохранились письма воспитательницы, где она пишет, что в какой-то момент я собрал всех детей и увел всех в бомбоубежище. Сказал, что начинается бомбежка, хотя на самом деле ничего этого не было. Вот такие детские игры. 

Егор Яковлев. Вы сказали про фантастические истории. Это фантазии, чтобы вы не боялись, сказки? 

А. М. Покровский. Да. То, что трассирующие пули, бомбы падают, мама все это преобразовывала в фантастические истории. Я сейчас не могу вспомнить. Мы с Александром Васильевичем был большие друзья. У меня сохранились две книжки, подаренные им. Вот, что он пишет: “Другу моему Алеше дарю настоящую книгу, по которой в дни ранней моей юности, когда мне было 10 лет, я учился любить людей, быть смелым, терпеливым и настойчивым. Дядя Саша. 28 марта 1948 года. Ленинград”. Это книга “Следопыт” Фенимора Купера. Другая книга была, это Лермонтов, произведения его. 

Егор Яковлев. Очень хорошие книги. Скажите, пожалуйста, у вас сохранились воспоминания о голоде? 

А. М. Покровский. Сложно сказать. Дело в том, что конечно, наверное, сохранились. Но мама умела все представить в таком виде, что я не помню, что мучительно... Но фразу свою я помню. Я говорю, что: “Когда кончится война, мы купим буханку хлеба”. А сейчас я хлеб не ем. Еще помню 1947 год. Мы с мамой поехали в Таллинн. И вот там она купила настоящее масло, и я ел кусками. А в Ленинграде собирали траву, мама варила какой-то суп. Сейчас много упоминается, что у Исаакиевского собора выращивали капусту. Я не помню, как ее давали, не знаю. Помню слово “дурында”, вкус не помню. О каннибализме не слышал. Хоть об этом говорят, но я не слышал об этом. 

Егор Яковлев. Вы сказали “когда мама в больницу попала”, она заболела? 

А. М. Покровский. Да. 

Егор Яковлев. Вас забрали в детский сад круглосуточный? То есть, существовала система призрения, когда человек не оставался один? 

А. М. Покровский. Нет, не так было. Мама сперва работала в Первом медицинском, потом перешла работать в Ботанический сад. Кстати, совсем недавно я был на встрече. Белодубровский проводил в Лавке писателей встречу с литераторами. Один представитель Ботанического института говорил о человеке, которого я по фамилии знаю, Курнаков, который сохранял кактусы. Это был начальник моей мамы. Поскольку я ходил всегда с мамой и там был детский сад для работников Ботанического института, я там и оказался. Я могу даже сказать, что я во время блокады “работал“. Дело в том, что, как вы знаете, у растений обычно ставятся такие досочки, выкрашенные желтым цветом, на которых написано название этого растения. Я красил эти досочки в желтый цвет. 

Егор Яковлев. Они до сих пор сохранились, эти досочки? В Ботаническом саду, когда я последний раз был, там растения, пережившие блокаду, повязаны Георгиевской ленточкой. 

А. М. Покровский. Этого я не знаю. Хоть я был несколько лет назад в Ботаническом саду, но не помню. Те-то досочки конечно не сохранились. Они сгнили за это время. 

Егор Яковлев. Насколько я знаю, Ливеровский весь первый год войны, самую тяжелую зиму, пробыл в Ленинграде. 

А. М. Покровский. Да. О том времени у меня меньше воспоминаний. Я не помню, как мы переехали туда. Помню как меня водила Мария Владимировна в бомбоубежище. А жизнь уже после возвращения помню хорошо. Я помню, что мы с Александром Васильевичем... Наша обязанность была, поскольку отопление было печное, и варили на плите, стругать щепочки для разжигания. Помню, как я молол кофе. Среди научных работников семьями не общались. То ли это была боязнь в то время... Но гости к Ливеровским, которые не жили в этом кооперативе, приходили. Я помню, что по воскресеньям бывали обеды, приглашали и меня. Я принимал участие в этих обедах. Интересные люди были, я уже сейчас не помню кто. Я слушал взрослые разговоры с большим интересом. 

Егор Яковлев. А вот скажите, пожалуйста, мы с вами посмотрели небезызвестный фильм “Праздник”, где один из персонажей представитель научного сообщества, который занят на секретной работе... Но в фильме “Праздник” главных героев не интересует ни судьба страны, ни судьба народа, ни судьба города. Интересует только курица на праздник. Насколько это соотносится с настроем человека, который играл немаловажную роль в научной работе в годы войны? 

А. М. Покровский. Уже позже я узнал, что Александр Васильевич принимал участие в проектировании Дороги Жизни. До этого он принимал участие в проектировании Московского метро. О своей работе в то время он не рассказывал, но он мне много рассказывал о работе до войны. Наверняка были закрытые работы. 

Егор Яковлев. Он был в звании генерала, да? 

А. М. Покровский. Да. Я не знаю сколько у него рост, метр шестьдесят или немного больше. В генеральской форме, в фуражке. Он в институт, в основном, ездил на трамвае, который шел по Московскому проспекту. Его знали вагоновожатые потому, что он в одно и то же время утром ехал на лекции. Помню, рассказывали случай. Загорелся трамвай. Все бросились к дверям, затор. Никто не может выйти. И этот маленький генерал спокойным голосом сказал: “Товарищи, спокойно. Давайте по одному выйдем”. После войны к военным вообще относились с уважением. Все конечно сразу утихомирились, вышли спокойно из трамвая. Иногда он ездил на такси. Их было мало, да и вообще машин было мало. Обычно он вызывал по телефону. Я любил выходить на улицу и ждать когда такси придет, я бежал и звал его. Особенно мне приятно было мальчишкой прокатиться на такси. Когда он ехал в командировку, например, в Москву, иногда я садился с ним в такси, мы доезжали до Московского вокзала, я его провожал, садился в трамвай и ехал домой. Это было большое удовольствие. Также был еще профессор Погибин, за ним приходила большая машина, он работал в Ботаническом саду. Я и с ним, бывало, ездил в Ботанический сад на машине. 

Егор Яковлев. А говорили ли вы с Ливеровским о Гитлере? 

А. М. Покровский. Никогда. Никаких политических разговоров. Даже о войне мы не говорили. 

Егор Яковлев. Можно ли сказать, что Ливеровский был патриотически настроенным человеком? 

А. М. Покровский. Да. 

Егор Яковлев. Никакого потребительского отношения? 

А. М. Покровский. Никакого потребительского, ничего. Мария Владимировна, я помню, вечерами сидела при маленькой лампе, освещающей стол. Либо раскладывала пасьянс под музыку, либо читала. Современную литературу я у них не видел. Читал ли Александр Васильевич, я не знаю. Может быть художественную литературу он в данное время уже не читал. Забавная история. Он в дореволюционные годы познакомился с инженером Гариным-Михайловским, известным писателем. Я помню, когда меня принимали в пионеры, у меня не было белой рубашки, а у Марии Владимировны сохранился китель Гарина-Михайловского. Она перешила мне этот китель в рубашку и в нем меня приняли в пионеры. 

Егор Яковлев. Мария Владимировна вела все домашнее хозяйство, да? 

А. М. Покровский. Она никогда, по-видимому, не работала в каких-то учреждениях. Дело в том, что Александр Васильевич был болен. Я не знаю что именно, но ему нужна была диета. Поэтому она и домработница, Мария Ивановна, готовили отдельно. Я помню, что это была, с моей точки зрения, высокая женщина, строгая, худая. Может быть, она казалась высокомерной, но мне кажется, что чувство собственного достоинства у нее такое было. Но с ней мы общались вполне нормально. И Александр Васильевич, и Мария Владимировна со мной как со взрослым разговаривали. Интересно, что они называли друг друга на “вы”. Для меня это было тогда привычно. Сейчас панибратство настолько развито. Кстати, Ливеровский был председателем этого кооператива. В 1958, что ли, году МОРФИЗПРИБОР стал расширяться. И забрал эту территорию, все эти здания были снесены. Сейчас на этом месте стоянка машин и осталось несколько деревьев, по которым я в детстве лазил. Мне казались они высокими. Это был прекрасный сад с вишнями, с черемухой, с сиренью. Небольшой огород, где каждой семье была предоставлена грядка. Люди выращивали петрушку, укроп, что хотели. Помню, когда расцветала сирень, мы, дети, нас было три человека, срезали ветки. Был управхоз. Дело в том, что управхозы служили в НКВД. И ее, по-видимому, остерегались. Я знаю, что одна женщина ее ненавидела. Но только из-за того, что ее мужа в первые дни войны расстреляли. Но надо сказать, что управхоз была не вредная женщина. Хоть дети ее не любили, но не любили незаслуженно. Нам попадало за разбитые стекла, за потоптанные грядки. А когда у меня мама попала в больницу, я, например, у нее завтракал. Она меня приглашала. Женщина была не вредная. 

Егор Яковлев. А скажите, во время блокады люди друг друга поддерживали все-таки? 

А. М. Покровский. Не знаю, не могу сказать. Дело в том, что мы с мамой жили вдвоем и общение, по сути дела... Родственников не было. 

Егор Яковлев. Вы говорите, что мама в больницу попала. Вы же оказались не предоставлены сами себе. Вас, по существу, некому было защитить. 

А. М. Покровский. Был круглосуточный детский сад. 

Егор Яковлев. Если круглосуточный детский сад был, то как управхоз вас к себе приглашала завтракать? 

А. М. Покровский. Нет, это было намного позже. Когда я учился в школе. Вначале был дворник, потом он вывез из деревни свою жену. Он умер во время блокады, а она стала управхозом. Это было уже после войны, после смерти Ливеровского. Мне двоюродный брат подарил патефон, а у управхоза были пластинки. Там был Петр Лещенко и другие. Я удивлялся откуда. Потому, что Лещенко был запрещен. А в начале “перестройки”, такой был исследователь и любитель пластинок Метлицкий, он проводил лекцию в Театральном музее. Первая лекция была посвящена Петру Лещенко. И он сказал, что сотрудникам НКВД в качестве поощрения дарили пластинки, изданные в буржуазной Латвии. Тогда мне стало понятно откуда у нее были эти пластинки 

Егор Яковлев. Скажите, пожалуйста, в этом доме оставались люди, которые не эвакуировались? 

А. М. Покровский. Да, оставались. Я знаю одну женщину, мужа которой расстреляли. Она не эвакуировалась. Кто еще там был? Не помню. А с ней много общались, у нее была дочь, моя ровесница. 

Егор Яковлев. В фильме “Праздник” показана атмосфера абсолютного жирования. Такое жирование вы когда-то наблюдали? 

А. М. Покровский. Нет конечно. 

Егор Яковлев. Как бы вы охарактеризовали эту картину? 

А. М. Покровский. Честно говоря, мне про нее не хочется даже говорить. Я считаю, что совершенно неудачный сценарий. Я думаю, что если бы о ней не говорили, о ней бы и не говорили. Ее бы забыли, она бы прошла совершенно незаметно. Я помню, что после войны неприлично было приходить к людям когда они обедали. Сейчас, наверное, без спроса никто не придет. Раньше, когда телефоны не у всех были, можно было прийти. Но во время обеда неприлично было. Знали, что продуктов мало. У меня был случай в наше время, когда все было по талонам, мой приятель, который знал, что к нам можно всегда привести кого угодно, привел шведского журналиста. А у нас дома кроме хлеба и чая ничего не было. А мы видели, что он голодный. Журналист хотел написать книгу как выжить в Ленинграде туристу, приехавшему в одиночку. Ему друзья дали отдельную квартиру, дали талоны на еду. И он жил тут какое-то время. Так что далеко ходить не надо. Когда я разговариваю, люди говорят, что не было такого в наше время. 

Егор Яковлев. Скажите, вы посещаете какие-то мемориальные мероприятия, посвященные годовщинам снятия, прорыва блокады? 

А. М. Покровский. Нет. 

Егор Яковлев. Почему? 

А. М. Покровский. Знаете, не люблю официоз. Один раз был в филармонии... Хороший концерт был для блокадников. Но это только один раз. Ничего официального я не посещаю. Также как я не люблю письма, которые приходят поздравительные от губернатора, от президента. Это такая формальность. Также ленточки я не люблю. На машинах, на антеннах прикреплены грязные ленточки. 

Егор Яковлев. Скажите, пожалуйста, вы помните как была настроена ваша мама, была ли она уверена в победе? 

А. М. Покровский. Да. Моя мама была всю жизнь настроена на то, что у нас все идет правильно. Я еще забыл сказать две вещи. Как Ливеровский относился к рабочим. Дело в том, что он заботился об их быте. Чтобы была пища, чтобы была баня, чтобы было электричество. 

Егор Яковлев. К рабочим, которые... 

А. М. Покровский. Строили железную дорогу. Но против него были настроены чиновники. Потому, что коррупция была. Это еще в царское время. И когда Витте приезжал инспектировать железную дорогу, против Ливеровского было направлено много усилий, чтобы его снять. Но пришла делегация рабочих и требовала, чтобы его оставили. Его, естественно, оставили. А второе то, что я упомянул о его аресте. В 1926 году его направили в командировку в Германию, в Чехословакию. Знакомиться с преподаванием в области железных дорог в институтах. И ему предлагали там остаться. Белоэмигрантских деятелей было очень много тогда, особенно в Германии. 

Егор Яковлев. Его же помнили, знали. Он же известный человек. 

А. М. Покровский. Но он сказал, что из России никуда не поедет. Вернулся, привез массу книг технических. И в 1933 году его арестовали в Ленинграде. Хотели делать дело вредителей. Что он строил дороги так, что они потом разрушились, и экономика страны пришла в упадок. Требовали указать сообщников. Он рассмеялся в ответ, но некоторое время сидел. Его выпустили. Через некоторое время его посадили опять. Уже в Москве. Он опять посидел какое-то небольшое время. Его опять выпустили. 

Егор Яковлев. Видимо доносы какие-то шли. 

А. М. Покровский. Да. Поскольку он политикой не занимался, был только инженером крупным, его освободили. 

Егор Яковлев. Достойнейший человек. 

А. М. Покровский. Да. С большим чувством юмора. Кстати, если сейчас пойти в ЛИИЖТ, в главном коридоре висят портреты преподавателей, среди них есть портрет Александра Васильевича. Он всегда поддерживал революционное движение. И в 1905 году, и в 1907 году. Один раз он спас Дзержинского. 

Егор Яковлев. Да. Об этом не упомянули. Дзержинский ездил на юг его возвращать назад и уговаривать работать в наркомате. 

А. М. Покровский. Да. Дело в том, что Дзержинский как-то спасался в каком-то городе, сейчас не помню где. И Ливеровский спрятал его в номере гостиницы. Так, что Дзержинский это, по-видимому, запомнил. А так он поддерживал стачечные комитеты. Он был настоящим патриотом. 

Егор Яковлев. Ну, что ж. Алексей Моисеевич, большое спасибо, что вы нашли возможность к нам сегодня прийти. Очень интересный рассказ. Здоровья вам крепкого и всего самого наилучшего. 

А. М. Покровский. Спасибо. Вам также. 

Егор Яковлев. Спасибо.

Добавить комментарий